Остров посреди океана.
Может показаться странным, но люди, употребляющие в речи эту поэтическую метафору, в большинстве своём никогда не видели океан, кроме океана степей и песков. Им, ещё детям, объясняли (и не находили слов), что "остров посреди океана" вовсе не дом или заброшенный порт, окружённый чёрной, колыхающейся массой мёртвой плоти, а безбрежная и бездонная вода, окружившая кусочек суши...
Метафора эта доступна для полного осмысления только в Нимраа, в любом другом мире человек скажет: "Ну, и что? Я видел (или, возможно, что и не видел) океан, что должно тревожить меня в этих словах?". Одиночество, горе и печаль, предательство и безнадёжность. "Но почему?! Что такого в части суши, окружённой водой?".
Вот, что...

Слова эти прозвучали давно, на заре истории. Но, стоит полагать, даже тогда истинное значение уже было потеряно. Лет триста люди не видели водной глади больше, чем в несколько километров: стоя на одном берегу всегда можно было обозреть берег противоположный. После открытия порталов и многочисленных экспедиций пределы материка нашли не сразу, и даже быстрее и вернее освоили другие миры, чем собственные Пажити. Из всех миров, разве что Сапфировый Айнан мог подсказать тогдашним людям, что такое настоящий остров посреди настоящего океана. Но желающих посетить Айнан с каждым годом убавлялось, хотя Айнан был не исключением, а правилом без исключений; первоначальный, мощный поток переселенцев в миры обмелел, когда прокатились тревожные слухи, что в Айнане людей подстерегают хищники, которые чуют запах страха за сотни километров, в Шеезарре люди превращаются в чёрных тварей, в Белом человека ждёт ледяной холод, голод и пиратские ножи, в Даххате назревает война - то ли с людьми, то ли с рабами-кентаврами, в Суаррах тоже хватает ужасов - живые моря, оборотни и чудовищное дерево. О других мирах тогда не знали, но и без них кошмаров хватало.
Говоря проще, бурная деятельность и пламенный энтузиазм сменились едва ли не фобиями и желанием отгородиться от всего инородного. В некоторых областях истерия достигала масштабов пугающих и без слухов. Из портала, окружённого сытым, торговым посёлком, вдруг вырывались заснеженные, с обледенелыми бородами пираты, исходя паром, в белых шубах с застарелыми пятнами крови - прямо в знойный день, пугая ирреальностью этих шуб с грубым бисером на поясах, в мягких постолах (обувь из кожи), на которых комками застыл снег. Хватали, что подвернётся: срывали украшения, вытаскивали из сараев мешки с зерном, насаживали на вертела домашнюю птицу и бастов, а иногда - излишне возмущённых хозяев, и не забывали прихватить с собой одну или двух девиц, не то, чтоб красивых, но крепких и здоровых на вид. И сразу же накидывали им на плечи заготовленные загодя шубки, скаля щербатые зубы:
-Пошли, лунка, пошли...

Метафора острова, окружённого стихией, складывалась не за одно столетие, но была у всех на слуху и часто обыгрывалась творцами и ораторами. Неизменным оставался образ дома, окружённого стихией - иногда его сравнивали с маской-душой, плывущей в чёрном океане джавачьего сока.
В притче о потерянном острове некое поселение оказывается окружённым океаном грязи. Вместо воды вокруг селения застыли волны ила и мокрой земли; лишь один смельчак решился преодолеть топи и перебраться на другой берег, чтоб встретиться со старухой. В одном из вариантов притчи это мудрая женщина, открывшая тайну. В другом - хитрая колдунья, укравшая воду. Но в обоих вариантах смельчак выполняет её прихоти или повеления, чтобы вернуть воду.
И вот, когда он оборачивается, то видит остров в сиянии сверкающих вод. Остров посреди океана. Прекрасный, но недостижимый теперь - туда нельзя вернуться, как нельзя вернуться в прошлое.

По-особенному зазвучал образ острова в эпоху правления элxав, когда человек зачастую оставался лицом к лицу со своим одиночеством. Вот он часть Дома, a вот уже изгой. Жизнь наполняла метафору всё новыми смыслами. Бытовали рассказы имперских воинов, рассеявшихся по степям. Оставшиеся в живых нашли себе Дома, пошли в дружину и получили жён. Иные влились в кочевые племена.
Предательство Пяти вошло в историю, как одно из самых ужасных преступлений: в один момент отравители уничтожили цвет нации - лучших клановых воинов. И во второй классической империи, говоря об острове посреди океана, люди неизбежно вспоминали и предательство Пяти.
Как и тема одиночества, тема предательства тесно связана с образом острова. В Нимраа, надо заметить, проступки, связанные с нашествием джавак и предательством - одни из самых непростительных. Открывший врата джавакам - хуже преступника. Его имя предадут проклятию на все времена. Так образ острова становится образом чистилища, преддверием ада, спастись от которого нельзя в одиночку - лишь среди людей можно быть верным.
Нимраарцы верят, что лжецы и предатели попадают на проклятый остров в океане джавак, чтобы там оказаться преданными своими товарищами. Остров в этой метафоре вообще не представляется настоящим участком суши - это Дом или форт, окруженный джаваками. Форт, где каждый предатель, из-за каждого крепость может пасть и каждый погибнет.

Легенды и метафоры об острове распространены, в основном, в клане Лан-Ра. Связаны они, во-первых, с историями о предательстве Пяти, а, во-вторых, с легендами, подобными "Легенде о Золотой маске".
Фигура прародителя в клане - фигура справедливого судьи и заботливого отца. Он любит каждого отпрыска, но непременно накажет отступника, чтобы через боль и страдание вернуть свет в душу предателя. Но это - не месть; не искупление, но исправление. В мировоззрении Ланов боль служит лишь тому, чтоб наказанный раскаялся и осознал причиненный вред, боль не становится только карой.
И, рассказывают в клане, прародитель осудил Золотую маску и отправил на остров, в самую гущу сражения. Потому-то остров посреди океана для одних символ ада, для других - чистилища. Вариантов этого сказания много. На его основе неоднократно создавали поэмы и романы. В изначальном варианте разгневанный прародитель призывает к себе отступника и, после наставительной речи, заключает воеводу на острове, где его предают соратники: Золотую маску разрывает на части толпа джавак. Его предали, чтоб просуществовать ещё немного в этом проклятом месте, бросили джавакам, будто кусок мяса. В последние мгновения перед смертью его постигает озарение - сквозь боль и ужас. Последнее, что он видит - Филиппа, который спешит на помощь, и чёрных джавак...
Далее сказание изменялось, в разных семьях традиционно рассказывали свои версии. Часто количество "страданий" увеличивалось - воевода умирал, но не раскаивался и поэтому раз за разом его отправляли на остров.
В известной виртуальной игре герой сдерживал натиск орд джавак, чтобы спасти форт или родную деревню. Одним из атрибутов героя непременно была золотая маска.

Таким образом, метафора "острова" содержит две коннотации. Для обычных людей "остров" был символом опасности, адом, в котором можно было оказаться ещё при жизни, если случится эпидемия. Для военных кланов это был одновременно и символ чистилища, куда отправляли виновных в предательстве воинов, трусов и отступников.

"Остров" в Панзое.
Это место возникло, как отображение метафоры - ад, воплотившийся в виде локации, где постоянно прокручиваюся одни и те же события с разными вариациями. Некоторых заточают сюда для исправления, некоторые попадают сюда сами - из интереса, по незнанию или веруя, что именно это место ждёт их после смерти. Обычно "остров" предстаёт в виде форта или деревни, осаждённых джаваками, силы обороняющихся иссякают, пока не остаётся тех, кто способен держать оружие в руках. Всё меньше и меньше остаётся здоровых людей, они уже не успевают укреплять заграждения. Наконец, джаваки прорываются и терзают тех, кто ещё жив. Иногда какого-нибудь человека посылают с тайной депешей, но если он вздумает её вскрыть, то обнаружит, что лист бумаги пуст. Иногда герои сцен пытаются противостоять року, сплачиваясь и проявляя героизм, иногда гибнут трусливо и предают друг друга, но вот сюжет заканчивается и начинается новый - и снова вокруг джаваки...
Из места проверки смелости форт превращается в сборище трусов и сволочей, и если форт не отстоят - погибнут все.

Ещё одна интерпретация "острова" - обособленный дом, в котором хозяин и путник, застигнутые ненастьем или волной джавак, пытаются найти общий язык. Здесь на первый план выступает не одиночество одного человека, а одиночество вдвоём, когда вокруг не на кого опереться, кроме как на случайного спутника, а плох он или хорош - выяснится только в самых экстремальных условиях.

Вероятно, сама локация "острова" в Панзое, как и вообще все подобные места, подразумевала не столько адские мучения попавших туда существ, сколько художественную инсталляцию, ответ на метафорический образ из культурного пространства - в таких местах каждый желающий может проверить свою выдержку и пощекотать нервы. Но в силу неисправностей в Панзое или злого умысла "остров" стал местом заточения и мучительных переживаний для пленников.
К современности, по слухам, он практически вернул себе статус аттракциона, если туда и попадают, то больше по собственной воле или в сопровождении более опытных. Конечно, это не исключает попыток использовать "остров" и с целью причинения вреда: хотя в Панзое достаточно сложно умереть, то есть, полностью прекратить существование, существа могут получать психические травмы.

После катастроф и потрясений в Панзое Золотого мира сложилась плачевная ситуация, которую - глядя на древнюю поэтическую традицию - можно описать метафорой "острова посреди океана". После Перелома библиотека, хранилище душ, превратилась в дикий мир, каждый в этих джунглях боролся за свою индивидуальность, пытаясь отвоевать жизненные силы у соседей. Это произошло не сразу, и не сразу обитатели Панзоя смогли отбить часть (предположительно, наименее повреждённую) жизненного пространства. Вокруг продолжались сражения, изредка появлялись кошмары, а обитатели мирного уголка ощущали себя светлым островком посреди чёрного океана, кишащего нечистью, хотя этот образ уже не имел отношения к, собственно, локации "острова".

К оглавлению