Степи наполнились голосами, какие ещё не тревожили их тишину - крики и стоны детей, причитания женщин. Сто пятьдесят тысяч человек, большая часть из которых греки, попали на земли Нимраа, третьей планеты от звезды, похожей на Солнце. И хотя почти никто не умер во время перехода сквозь портал, невыносимая боль терзала людей, воздух же был подобен кипятку, льющемуся в горло.

Обнажённые, перепуганные, они собирались группами и помогали друг другу встать. Среди них были греки, египтяне и персы - везде, где пронёсся вихрь, он забрал людей, поодиночке или целыми семьями.
Кто-то плакал, кто-то молчал, не в силах двинуться, кто-то желал смерти, чтобы не чувствовать боль, сжигающую лёгкие.
Слышен был визг собак и предсмертное хрипение коз, волею судьбы попавших в новый мир. Людям было не до них - возможно, именно тогда пал весь скот, остались только люди и собаки.
К вечеру первого дня боль ослабла, но не перестала терзать переселенцев. К ней прибавились голод и жажда, и люди разожгли костры, чтобы согреться и зажарить мясо издохших коз - единственную пищу, которую здесь можно было есть без страха. Пищи этой было слишком мало, и иные дрались за нее, как звери, и лишь немногие делились с женщинами и детьми. Многие в ту ночь легли спать голодными, не рискнув попробовать незнакомые, желтые растения с круглыми листьями. Один безумец говорил перед народом - это Олимп, и такова воля Зевса, ешьте всё, что растёт, здесь нет яда. Он срывал золотистые плоды с красными полосами и ел их, пока не насытился, и некоторые следовали его примеру. Но к ночи он слёг, а через несколько дней умер в агонии. Как и все, кто пробовал жёлтые плоды с красными полосами.

После ужаса смерти, после боли, которая породила тысячи стенаний, проклятий и молитв, после этого голод казался милосердным. Благом, которое доказывало, что они, даже если не живы - всего лишь люди, а вечные прометеевы муки забудутся, как наваждение.
Боль ещё терзала некоторых из людей. Их относили под тень гигантов, похожих на грибы, увлажняли пересохшие губы и лили воду на тело, чтобы унять муки.
Именно тогда появился первый из них. Золотой. Сияющий от бликов, упавших на его драгоценную кожу. Видевшие его молились богу Аполлону, прося защиты у олимпийца.
Но когда они напрягли зрение, то различили в нём изъяны, каких не могло быть у богов - у воплощений мужества, воли, красоты и силы.

После Перелома оказалось, что некоторые потеряли память о произошедшем. Особенно много "беспамятных" было среди детей. По одной из поздних версий - фларры намеренно лишили их памяти, чтоб дети не травмировались воспоминаниями об ужасе и боли. Но те, кто придерживаются другой версии, считают, что в то время у фларров не было доступа к этим технологиям из-за потери связи со Странником.

Мне кажется, что дети забыли свой город, свою землю. Я спрашиваю их, в ответ они пожимают плечами и говорят, что здесь их дом, и они не помнят другого. Я терзаюсь от ужаса, вижу, как играют они с детьми горгоны возле своих хижин, как гладят страшных животных, служащих богам, как берут дары у демонов и едят. Они же веселы и беззаботны, как положено детям. Я спрашиваю отцов и матерей, но нет ответа. Я спрашиваю демонов, и не знаю правды.

Для греков, прибывших в Нимраа, характерным было патриархальное рабство. Многие из рабов сами были греками из тех же полисов, а относились к ним гораздо мягче, чем во времена классической Греции. Это одна из причин, по которой поселенцы в Нимраа отказались от владения рабами. Но гораздо важнее оказалось то, что в новый мир люди попали нагими, зачастую семьи оказывались неполными или вовсе отсутствовали. И даже если человек находил граждан из своего полиса - через день, через месяц или год все они могли умереть по разным причинам, как умерло две трети прибывших. Человек оставался один, и понимал, что жизнь его связана не с прошлым (полисами или семьями), а с будущим - с людьми, которые окружали его и могли поддержать в трудную минуту.
Решение освободиться от рабовладения не было лёгким и всеобщим. Известно немало случаев, когда рабовладельцы, опознав рабов, пытались вернуть их. Известны и другие случаи, когда бывшие хозяева прилюдно обнимались с рабами и заявляли, что обнимают свободного человека.

Безумна человеческая природа! Если даже нечего взять у другого, она возьмёт самой жизнью!

Посмотри, безумный клефтий, мы так же наги, как ты. Наши рёбра выпирают, как у тебя. Нет воды, чтобы омыть тело, и оно смердит. Нет крыши, и кожа сгорела под солнцем. Нет пищи, и мы худы, как жерди. Ничего нет у нас, что ты мог бы взять, но ты ходишь с разбоем от села к селу и убиваешь за жалкие крохи, которые тебе ничего не стоит получить! Как же это так - человек убивает за то, что может получить даром!
И сейчас ты перед нами, как связанный, бессмысленный зверь - боишься даже руки, протянутой к тебе. Что в тебе от человека?
Возьми же мою руку и встань. Встань, говорю я тебе. Встань и будь человеком.
Речь к пойманному клефтию.

Значимым символом в культуре стал костёр. Люди собирались у костров по вечерам, чтобы греться, говорить и петь. Здесь обсуждали события прошедшего дня и принимали решения, здесь (часто во время совета) производилась мена продуктов - масла, полотна, обуви, выделанных кож и других вещей. Хижины строили полукругом у костра, образуя большую площадь, которую назвали агорой. Как в Древней Греции, агора становилась главным политическим и общественным центром. Позже некоторые агоры стали центрами растущих сёл, а потом и городов. В одних случаях агоры исчезали вместе с поселениями (в случае ухода поселян), в других растущий город мог вобрать в себя несколько агор, как это произошло с Аттарами, имеющим несколько исторических площадей. Некоторые из них были впоследствии застроены.
Дома могли построить вокруг очага кольцом (замкнутая агора) или полукольцом (незамкнутая агора), однако во втором случае со временем агоры тоже окружались кольцом построек. Агора стала синонимом народного собрания, рынка и поселения. Двери домов выходили на общую площадь. Позже, с развитием и расслоением общества, эта традиция прервалась, а дома стали ограждать заборами.

В центре площади (агоры) обычно горел костёр, где готовили пищу для общей трапезы. Общая трапеза сначала традиционно подавалась вечером, а позже - только в праздничные дни. Костры, которые было сложно поддерживать, заменили на очаги; огонь разводили только на время совета или ужина.
С общими трапезами связаны обряды "единения" - передача по кругу общей тарелки или кувшина с перебродившим соком. Принятие тарелки сопровождалось ритуальным жестом защиты от зла и ритуальными фразами. Фразы могли отличаться, но смысл их был примерно одинаков: "Как чиста эта пища, так будет освобождена моя жизнь от зла. Мы разделим невзгоды так же, как делим это мясо и вино".

Были те, кто считали агору едва ли не своей второй родиной и порицали "предание агоры", как отвратительный поступок. Другие же так часто ходили от костра к костру, что их прозвали "гостями костров". Были такие, кто ходил с песнями и побасенками, охотно рассказывали о событиях в других станах. На каждый случай у них была припасена шутка или анекдот. Одним из самых желанных гостей был Гиерагор - ещё почти мальчик, но с феноменальной памятью. "Отцу памяти" было 14, когда он попал в Нимраа, и ему, как многим подросткам, пришлось быстро повзрослеть. Умный, весёлый и хитрый Гиерагор ходил от костра к костру, запоминал истории, пел о странствиях Одиссея и осаде Трои, и немало мог повлиять на ход событий сказанным к месту словом...

Всех странников называли одинаково - гость костров. Придёт на агору человек, про него скажут:
-Пришёл гость костров.
-Что за гость? Что про него известно?
-Поёт песни и ест.
-И что же?
-Поёт плохо... а ест хорошо.

Однажды Альго вернулся с охоты бледен и без своего верного пса. Рассказ его в тот вечер приходили слушать от самых дальних очагов, и разносили по стоянкам, а самому Альго пришлось повторять его трижды. Так он говорил:
"Вчера на рассвете, едва засветлело небо, я ушел за дальний лес в поисках добычи, коей в окрестностях становится все меньше. В пролеске мне попался пятнистый длинношеий зверь, какого я не видел в степях, было это животное мне до пояса. Я бросил копье, но оно лишь ранило зверя, и мне пришлось гнать его почти час по редкому перелеску. Если бы не мой пёс, я потерял бы след - зверь был резвым и я часто терял его из виду за высоким кустарником. Уже выдохшись, я вдруг услышал, что пёс впереди залаял истошно и визгливо, будто встретил нежданный отпор. Сжав наготове острый камень, я выскочил из-за деревьев, да так и замер, не в силах пошевелиться - добычу, раненую мной, терзал жуткий зверь, конь-демон с мордой дракона и гривой льва, а на спине его извивались змеи, числом шесть. Хищник повернулся мордой к псу, донимавшему его, и рявкнул, как не под силу и льву - до сих пор его рёв стоит в моих ушах. Пёс дрогнул и метнулся мне в ноги, но когда зверь шагнул в нашу сторону, вновь бросился на него с хриплым визгом. Тот же обхватил его шею хвостом змеи и ударил оземь, и пёс испустил дух.
Хотя в сердце моем вскипел гнев, постыдный страх сковал мое тело. Зверь же подошел ко мне и обнюхал, трогая змеиными хвостами, будто хотел изучить меня. Из-за деревьев вышли еще трое, как он, и каждый обнюхал и прикоснулся к моему телу. Я же стоял, ни жив, ни мёртв, прощаясь с жизнью. Но звери, удовлетворив любопытство, отошли и стали терзать пса, будто забыв о моем присутствии, и не повернулись, когда я отступил.

"Народ Одиссеев" - так назвали себя эллины в новом мире. Некоторые верили, что после долгих странствий им суждено вернуться домой, как вернулся Одиссей.
Народ Одиссеев, перенесший страдания, которых хватило бы на множество других народов. Народ-странник, единый герой для будущих поколений. Каждый из этих людей стал примером будущему. Но не страдания делают людей героями, а преодоление. Этот народ преодолел невзгоды, выжил и пустил корни в новом мире.

Первым историком стал Гиерагор (греч. святое слово), его называли "Отцом памяти". Хотя в Нимраа он попал ещё совсем юным, но для своих лет он был удивительно образован, с феноменальной памятью. Он прожил 105 лет, много путешествовал и запоминал истории людей. Позже, с появлением писчих материалов, он запечатлел услышанное в молодости - для потомков. Старики же дивились, насколько точно он запомнил детали.
И первое и второе прозвище он получил ещё в молодости, когда смог восстановить по памяти большие части "Одиссеи" и "Илиады".

Бесконечная скорбь.
Пять первых лет боль потерь заглушала все остальные чувства. Люди почти не улыбались, а смех "беспамятных" пугал или вызывал вспышки агрессии. Даже если на агоре решали провести важный религиозный праздник, среди празднующих не наблюдалось энтузиастов. Многие сознавались, что им неприятен праздник, тяжело даже думать об участии в тех празднествах, что обычно проходили с увеселениями.
Не соблюдались и обряды. Вместо свадеб и предшествующих им обрядов люди предпочитали жить вместе без надлежащих ритуалов.